Когда вы представляете себе человека с деменцией, вряд ли в голову вам придет образ 36-летней женщины с двумя малолетними детьми. Но для Анны Реддал и ее семьи это стало ужасающей реальностью. Семь лет назад семья Реддалов была обычной семьей, со своими радостями и печалями. Но в 2012 их жизнь приняла иной поворот. Мать Анны, Кристина, нашла решимость поведать о диагнозе своей дочери, чтобы люди знали о болезни, которая поражает не только пожилых, но и молодых, в расцвете лет. «Анна была веселым и здоровым ребенком. В школе хорошо училась. Особенно хорошо ей давались языки. Росла очень заботливой девочкой, а в подростковом возрасте подрабатывала в доме для престарелых. После школы Анна поступила в университет, но позже передумала и сменила специальность – стала медсестрой. Потом она вышла замуж и родила двоих детей. Спустя несколько лет она переехала в свой родной город, чтобы быть к нам поближе. Пешком можно было дойти и до нас, родителей, и до моей младшей дочери Лизы. Ей очень нравилась должность медсестры в центре клинических исследований. Она была компетентна, организована и внимательна к пациентам. Коллектив был отличный — они все время вместе праздновали события и общались вне работы. Она была прекрасной матерью и женой. Но в какой-то момент все стало меняться. Анне было 36 лет. Мы стали замечать в ней перемены. Тогда нам казалось забавным наблюдать, как вдруг Анна стала вести себя по-ребячески: гонялась за детьми и визжала, как маленький ребенок. На работе тоже появились перемены. Но мы списывали это на увеличенную нагрузку, поскольку ее коллегу перевели на другую должность, а дочери пришлось выполнять двойную нагрузку. На Рождество стало ясно – что-то не так. Мы сидели и смотрели, как внуки разворачивают подарки. Анна выхватывала из рук детей упаковку и подарки, складывая все вперемешку в кучу. Дети недоумевали и не понимали, зачем это мама так делает. В последующие несколько недель все покатилось как снежный ком. Когда мы все вместе смотрели фильм, Анна то и дело подскакивала, чтобы проверить в интернете, кто какую играет роль. Это стало ее навязчивым состоянием. Но она все списывала на стресс на работе. Будучи всегда худенькой, она стала набирать вес, так как ела беспорядочно пончики, сладкое, пироги. Несмотря на ее заверения, семья забеспокоилась. Беспокойство усилилось, когда нам позвонила ее непосредственная начальница. Она пояснила, что Анна ведет себя вообще по-другому, стала проблемной для всего коллектива. И добавила, если Анна не согласится обследоваться и выяснить причину изменения поведения, ее придется отстранить временно от работы. Никто не хотел ставить пятно на ее безупречной карьере, но ведь должна быть причина, почему дочь, опытная и знающая медсестра, ведет себя неадекватно: подходит близко к коллегам, когда они ведут разговоры по телефону не для посторонних ушей, снимает обувь и скачет по кабинету, смеется громко и не к месту перед пациентами, постоянно ходит в туалет, где громко стучит по стенам. Она всегда была аккуратна с документацией, но превратилась в неряху. Самое неприятное, что она утратила чувство сострадания. Совсем. Она стала равнодушной. Дома тоже все встало с ног на голову. В какой-то момент я убедила ее пойти на прием к врачу, но, ожидая приема в холле, Анна грубила администратору, злилась, что ей приходится ждать и скакала по помещению. На приеме она отрицала, что с ней что-то не так, и, хотя я и всеми силами уговаривала доктора обследовать Анну, он отказался – нет согласия пациента. В отчаянии нам пришлось уйти ни с чем. Однако доктор посоветовал взять перерыв в работе, что Анна сделала, пока опять не настояла на возвращение в клинику. Через несколько дней опять позвонила начальница – Анна стала настоящим бедствием. Мы пришли к ней на работу в клинику, и коллектив старался сгладить острые углы, чтобы лишний раз не вызывать негативные эмоции у дочери, но, увидев нас, она впала в раж: носилась по парковке, визжа и завывая. Успокоить ее было невозможно. Следующие несколько месяцев ее поведение стремительно ухудшалось: она хлопала в ладоши, по ногам, стучала головой об стену, выла, беспрестанно повторяла одни и те же действия, грубила, ела бесконтрольно, засовывала в рот несъедобные предметы. Когда мы вызывали психиатрическую бригаду, Анна чудесным образом приходила в норму. Но до тех пор, пока они не уезжали. Потом все повторялось сначала. Ей не помогли ни антидепрессанты, ни снотворное. Я сама медсестра и смогла найти лазейку, чтобы обследовать дочь. Первое, что удалось сделать – снимок головного мозга. Снимок выявил массивное сокращение ткани головного мозга. Но врачи отмахнулись, сказав, что большой патологии в этом нет. Но Анне было всего 36 лет. В этом возрасте вообще не должно быть уменьшения ткани головного мозга. Звонки знакомым, анализы, бесконечные походы по клиникам – все это дало свой результат. Первый диагноз поставили. Детское аутоиммунное нервно-психическое расстройство. Это заболевание педиатрическое, но бывает и поражает взрослых. Мы были счастливы узнать хотя бы какую-нибудь конкретику. Анне назначили инъекции, направленные на иммунную систему. Мы с мужем ухаживали за Анной, искали любой признак улучшения состояния. Но радость была недолгой – состояние Анны не изменилось. В отчаянии я искала хоть какой-то намек к диагнозу Анны. И тут я вспомнила пациента, которому поставили болезнь Пика. Я поговорила с его женой. Симптомы болезни были очень похожи с тем, как вела себя Анна. Тогда я напрямую спросила лечащего врача – у дочери болезнь Пика? Но она посмотрела на меня, как идиотку. «Что вы, она ведь еще молода для такой болезни!» — ответила она. Прошло восемь месяцев, а диагноза все не было. Семья добилась, чтобы Анну направили в лучшую неврологическую клинику в Лондоне. Там ей сделали второй снимок мозга. Во время процедуры я сидела рядом и гладила ее ноги. Вдруг я увидела, как доктора в недоумении смотрят на экран монитора. И тогда я поняла, что с ней действительно что-то серьезное. В кабинете врача меня и мужа Анны оглушили диагнозом – лобно-височная деменция. По словам врачей, ей осталось жить от двух до десяти лет. Анна не хотела слушать, накрывала голову подушкой. Потом ее отвезли обратно в родной город. Положили в больницу. А потом, в ноябре 2012 года мы определили ее в пансионат для пациентов со схожим диагнозом. Нам сказали, так будет менее травматично для детей. Поначалу персонал был шокирован ее поведением – они никогда не видели таких пациентов. В июне 2013 года ей приставили персональную сиделку. В комнате не было мелких вещей, иначе она их засовывала в рот. Дочь угасала – медленно, но неуклонно. Она бегала по палате, кусала кровать, матрас, все, что видела. Завывала. Где бы Анна ни проходила, она всюду оставляла следы своих зубов, пока они не стерлись почти до корня. Тогда она стала скрежетать остатками зубов, да так, что было слышно на далеком расстоянии. Ее лицо потеряло всякое выражение – ни улыбки, ни гримасы недовольства. Потом перестала говорить. Ее любимым занятием было кататься по полу, падать со стула на пол, расцарапывать свое тело. Она терпеть не могла, когда кто-нибудь касался ее головы. От падений у нее тело было все в синяках. Временами она впадала в оцепенение. Могла быть в таком состоянии целый день. Мы думали, что приходит конец, но она оживала, как будто ничего и не было. Со временем она стала спокойнее и мягче. Протягивала ко всем руки. Засыпала, прижавшись к сиделке или к тому, кто ее навещал на тот момент. Спала больше, чем бодрствовала. Сильно худела и давилась едой. Еду ей стали давать перетертую. В палате вся мебель была оббита мягким материалом, на полу постелены маты и положены подушки. За три недели до смерти дочери нам сообщили, что предписанные препараты она больше не может глотать. Поскольку болезнь мало изучена, врачи не знали, что делать дальше. Я поселилась в палате за пять дней до ее смерти. К нам постоянно кто-то приезжал, чтобы дать мне передышку. Анна была еще молодая, полна сил, поэтому смерть приходила к ней трудно. Но в последний день ее жизни лицо дочери смягчилось, стало расслабленным, умиротворенным. Мы поняли, что она освободилась от своей кошмарной болезни. Ей было всего 42 года. Эта болезнь ужасна и отвратительна. Вносит хаос и разрушение в семье. Настоящая чума. Чтобы поставить диагноз, требуются месяцы, так как доктора почти не знают об этой болезни ничего. Очень мало специальных учреждений для помещения молодых с диагнозом «деменция». Персонал не готов к поведенческим проявлениям болезни. Это не болезнь Альцгеймера. Анна не осознавала, через какие муки проходит. Рассказав свою историю, я хочу, чтобы люди, особенно молодые, знали, что бывает такая болезнь. Я делаю это в память о своей дочери».   От редакции: Кстати, болезнь Альцгеймера с ранним началом тоже существует. Вот история 39-летней женщины,